call Juri if you need him to cum. (с)
Я впервые пишу по ним, таким неповторимым и великолепным 
для меня отношения братьев Конго кажутся очень сложными, чтобы осознать и почувствовать их целостно, но вот частично, мне кажется,их понять можно. Ну, я постараюсь, по крайней мере)
Название: Семь на два.
Автор: kritik
Бета: нет
Фандом: Eyeshield 21
Пейринг: Унсуи/Агон
Рейтинг: NC-17
Жанр: романс, быт, немного грусти
Предупреждения: слэш на фоне гета, твинцест, душевная и церебральная ёбли, тройничок, ООС)
Дисклеймер: не претендую ни на какую выгоду, кроме морально-удовлетворительной)
Размещение: теперь товарищ финсток властитель этого текста, и он угоден делать с ним все, что вздумается)
От автора: этот труд написан ради душевного, морального и физического здоровья одного товарища. Товарищ! Будь здоров, расти большой и таким же очаровательным) эти страдания Унсуи я посвящаю тебе!
1/7
1. Праздность.
Их было четверо - предвестников Апокалипсиса. Война, Голод и Чума - Агон, как оказалось, пока добрался до дома Унсуи успел подраться, проголодаться и охмурить пару чудных девушек. Сам он в облике Смерти и окончательного хаоса прибыл в квартиру брата.
Часы показывали ровно без пяти минут шесть.
Унсуи знал, что у этого мира было странное понятие справедливости. Точнее, оно отсутствовало у него совсем, словно священный труп Справедливости покоился в могиле с самого основания человечества. Наверное, когда Бог низвергал Хируму с небес, тот мести ради пристрелил эту трепетную девицу. Она последний раз вздохнула, прижала к хладеющей груди изящные руки и пала жертвой собственного отсутствия. С тех пор вопросами справедливости стала править лотерея.
На этот раз лотерея решила, что Агону стоит прийти к Унсуи за пять минут до будильника.
За пять минут.
Ну и где она? Где справедливость?
Никто не захотел бы получать такие дурные новости так рано.
Мироздание знало всего четыре случая, когда Агон приезжал к своему брату. В эти дни происходило что-то глобальное, кто-то особенно крупный подыхал в ближайшем лесу, и вуаля! На пороге своей квартиры Унсуи видел Агона, с парой забитых до отказа спортивных сумок.
Так каждый раз начиналась самая отвратительная пара недель в жизни Унсуи. Хотя на этот раз Агон даже не стал ломать дверь. Он вежливо постучал, дождался, пока ему откроют. И бесцеремонно отпихнул брата, входя в квартиру вальяжной пришаркивающей походкой. На пороге в спальню он оставил сумки и с тихим выдохом завалился на кровать, еще смятую и теплую.
Агон аккуратно положил очки на прикроватную тумбочку, удосужился снять обувь. И уснул.
По комнате мгновенно разлился тяжелый прелый запах носков, а сам носитель аромата беспардонно лег на чистые спальные простыни в... этом.
Унсуи честно не следовало удивляться подобным выходкам. Сам он уже не сможет поспать, да и рядом с Агоном нормально не ляжешь: тот постоянно вертелся, храпел, что-то бормотал и нередко пытался задушить жертву своих объятий. Это плохо влияло на сон Унсуи.
Поэтому оставалось только смириться и пойти готовить завтрак.
Его поджидала рабочая неделя, в течение которой он будет разгребать почасово засирающуюся квартиру. Агон умел потрясающе заставлять мусором все окружавшее его пространство, но вот руку протянуть, чтобы выбросить пакетик от чая, он не мог. Особо тяжким испытанием для Унсуи были вездесущие носки, которые разве что на люстре не висели, и постоянно играющий порно-канал. Унсуи честно каждый раз обещал себе выкинуть телевизор, но потом, стоило коробке замолчать, он о ней просто забывал. Агону же постоянно требовалось слышать эти пошлые вялые звуки. Монотонные, как лекции преподавателя по физике.
В чем был их смысл? Слава богу, хоть ночи они проводили в относительной тишине. Унсуи обычно ютился на диване в гостиной, пока на его постели довольно храпел вконец обнаглевший Агон.
Это была тяжелая реальность. После третьей подобной ночевки у Унсуи начинала отниматься спина и терпение, после пятой - он плевал на все и шел в свою спальню. Слушать храп на тот момент казалось много проще.
Это все только предстояло Унсуи. Он меланхолично думал о том, что все же в чем-то провинился в прошлой жизни. Она его наказывала и отдавала на растерзание лотереи, которая страдала затяжными приступами черного юмора.
Агон проснулся через пару часов. К тому моменту Унсуи успел проветрить спальню и особо хитрым способом стянуть с Агона носки, приготовил завтрак и разложил в шкафу принесенные братом вещи, часть которых признал годными для пользования только после долгой и обстоятельной стирки. Он позвонил учителю, объяснил ситуацию и даже предупредил о возможности опоздания.
Когда Унсуи услышал тихие пришлепывающие шаги, то был занят домашним заданием на неделю и готовился выслушать монолог по поводу того, какой же все-таки нудный братишка у блистательного Агона. Чем черт не шутит, он с ужасом готовился к распитию молока прямо из пачки. И к вытиранию жирных пальцев о штаны.
Агон был совсем как ребенок, он требовал заботы и внимания, оттого периодически за некоторые его выходки Унсуи мечтал устраивать охоты на ведьм. С применением всего арсенала пыток, известных человечеству.
Так или иначе, Агон встал напротив Унсуи, уперся двумя руками в круглый кухонный стол и склонился к лицу брата, яростно глядя в спокойные глаза. Агон сейчас зачем-то демонстрировал силу и ради такого события даже не поленился забыть очки в спальной.
Унсуи, наверное, даже испугался бы, но сейчас ему было весьма любопытно. Агон давно не вел себя так с братом.
- Послушай, - сказал он предельно вежливо, чем еще больше распалил любопытство Унсуи, - я поживу у тебя недельку другую, и я даже согласен помогать тебе в уборке квартиры...
На этих словах в Унсуи что-то дрогнуло, и он почти пожалел брата, который старался обдумывать все, что говорил.
- ...но если ты, пидорас драный, хоть раз притронешься ко мне, я побью тебя, как какой-то недостойный мусор.
Вот и прояснилось небо над Токио.
Унсуи отчаянно держался от того, чтобы не засмеяться или не ответить чего-то поострее. Он в подобных ситуациях вообще предпочитал молчать: какими бы матами и выдумками не блуждал Агон, он всегда приходил к верному выводу. Но иногда дурость и самомнение Агона вырывали из Унсуи менее адекватные ответы. Из простого удивления.
Они были братьями и явно стоили друг друга.
Агон отвернулся и прошел к холодильнику, попутно пальцами подхватив со сковородки кусок остывшей яичницы. Достав с нижней полки неоткрытую бутылку молока, всковырнул фольгу и присосался к горлышку.
Унсуи старательно рассматривал формулу кинетической энергии и думал о том, что в этом мире можно пожить и без строгого порядка. Агон же как-то жил и даже казался довольным.
- Сегодня тренировка есть?
Унсуи устало вздохнул и закрыл тетрадь. Этот вопрос он точно не мог проигнорировать.
- Если ты не знал, то сообщаю: тренировка проводится каждый день, - он дождался тихого хруста бутылки из-под молока и повернулся резко к Агону. Тот взглядом, кажется вдохновленно убивал своего брата: никогда не скажешь точно, что взбесит его. То ли слова, то ли менторский тон.
- Почему ты пришел? Снова что-то случилось с домом?
Это был закономерный, но бессмысленный вопрос. Только поэтому Агон и решал, что неплохо было бы навестить брата - когда его дом становился временно непригодным для жилья. Ну, а самым частым вредителем были...
- Трубы.
Унсуи не знал, что Агон делал с трубами, но стандартно раз в два-три месяца они выходили из строя, затопляя пару нижних квартир. Так и получалось, что риску начинал подвергаться дом Унсуи, а ремонтная компания знала Агона в лицо и даже на третьем за год вызове вручила ему скидочную карту. На семь процентов.
- Мне вот интересно, - задумчиво произнес Унсуи. - Что ты с ними делаешь?
Агон склонил голову на бок. Ответ его прозвучал членораздельно, словно говорил он с дурачком:
- Я ими пользуюсь.
Унсуи хмыкнул и поднялся на ноги, сгребая все тетради и книги со стола. Он пошел в спальню, но на пороге остановился, хмыкая:
- С тебя ведь станется смывать презервативы в унитаз, - и еле увернулся, когда о косяк рядом с головой разбилась пустая бутылка из-под молока. - Потом сам это уберешь. Собирайся. Учитель знает, что ты у меня.
Наверное, все же иногда Справедливость подавала знаки жизни, хоть и были они вялыми.
И насчет помощи в уборке, как выяснится позже, Агон соврал. И в этом была его вина.
2/7
2. Чревоугодие.
Учитель всегда говорил о важности умения держать себя в руках, будь то мысленное отречение от суматохи или же покорность и смирение. Ни то, ни другое не говорили что-то плохое о человеке. Они не были признаками инфантилизма или бесхребетности. Ведь человека, который просто не пожелал участвовать в бессмысленных, громких и некрасивых склоках, нельзя назвать плохим - нисколько.
Унсуи честно старался следовать этим словам: тренировки, медитации, упражнения. Унсуи учился видеть мир в ареале спокойствия и рассудительности и постепенно отклонялся от кривой ухабистой дорожки, полностью состоявшей из драк, проблем и волнения опекунов. Унсуи начал подавать надежды.
Выходки брата теперь казались ему дикими и часто необоснованными. Он старался вспомнить свои мысли три или четыре года назад, когда так же рьяно бежал в драку, чувствуя себя бесконечно правым. Как он рассуждал? Как аргументировал и доказывал себе же свою правоту? Ведь они близнецы, и раньше они думали невероятно похоже. Значит, вспомнив себя, Унсуи смог бы понять и Агона.
Но отчего-то прошлого себя он считал утерянным раз и навсегда. Наверное, это можно было считать определенным успехом. Спокойствие вытесняло из безумствующей молодой души смятение, неопределенность и озлобленность, оставляя лишь четкую картину мира и пути решения проблем.
Но иногда, совсем-совсем редко Унсуи снова боролся со своими демонами, которые на короткий миг завладевали его мыслями. Иногда, совсем-совсем редко Унсуи мечтал набить морду своему брату так, чтобы тот очень надолго запомнил один важный урок: не съедай все, что лежит в холодильнике. Под все имелось в виду все, что не требуется особой обработки или уже особо обработано до съедобного состояния. Унсуи по возвращению домой некогда было заниматься готовкой - он все оставлял готовым с вечера, чтобы уставшим, голодным и неспособным ни на что, кроме как дойти до постели, захватить с собой еще чего-нибудь из еды. И уже на кровати предаться быстрой трапезе и лечь поспать на пару часов.
Агон же особо не жаловал школу. Занятия всегда проходили мимо него семимильными шагами, тренировки - тоже. Поэтому гостю на развлечение оставалась лишь полка с книгами и учебниками, да вечно играющий канал "Asian boobs". Касаться первого Агон считал ниже своего достоинства, второе часто надоедало. Оставался еще и холодильник. Он-то и помогал избавиться от тоски и ожидания.
Главное шоу в лице брата возвращалось домой всегда только после четырех. Унсуи считал, что это были очередные происки лотереи.
На этот раз Агон догадался оставить ему полпалки конченой колбасы и баночку говяжьего окорока. На верхних полках нашлись рис и макароны. Среди горы немытой посуды удалось найти лопаточку и свою пару палочек.
Остервенело перемешивая рис на сковородке, Унсуи недовольно думал о том, что такими темпами Агон скоро перестанет пролазить в дверь. Он не двигался и только продавливал диван, устроившись напротив стонущего телевизора. Рядом копились пустые кружки с уже высохшими чайными пакетиками, и Агон от скуки мог составлять из них злобные мордочки и буквы, насколько хватало посуды. Насчет другого вида занятий брата Унсуи был не вкурсе. По крайней пере, так обстояли дела, когда Унсуи возвращался домой. Ему надоело, чрезвычайно надоело это.
И если на физическое состояние Агона, который все равно не толстел, ему было плевать, то себя он начинал совсем немного жалеть. Еще в меньшей степени, чем желать набить Агону лицо. Время для сна он тратил на готовку, уборку и выговоры брату, и ложился спать в период, когда нужно было заниматься медитацией.
Жизнь Унсуи безбожно сбивалась с графика. А лотерея продолжала веселиться.
- Вкусно пахнет.
Агон никогда не обременял себя одеждой. Она, по его же словам, была слишком неудобной: обтягивала, облегала, стесняя в движениях. Она была не в почете. Конечно, общество не потерпело бы голых мужиков на улице, даже если бы на них были кроссовки. Поэтому вся одежда Агона была просторной и даже мешковатой. Но дома... дома не было общества, которое стало бы порицать за хождение нагишом. Волю общества часто изъявлял брат, но его можно было не слушать. И максимумом, что Агон допускал в своем облачении, были трусы. Да и то - не всегда.
Сверкая голым задом, он прошел к плите, глянул Унсуи через плечо.
- Снова рис?
- Это не тебе, - спокойной ответил Унсуи. - Ты свое уже съел.
- О, я знаю-знаю, - хмыкнул Агон. - Его мудрейшее Сиятельство считает, что я злой и нехороший намеренно оставил брата без обеда?
Унсуи с размаху накрыл крышкой сковородку, прицельно швырнул лопатку в раковину.
- Что тебе нужно?
- Я пришел поздороваться с братом, - Агон склонил голову на бок, спустил очки на переносицу, глядя на брата доброжелательно и доверчиво. У него всегда ловко проходил этот трюк, только когда он не издевался. - Ты мне не рад? Мы не виделись с тобой целых полдня! Ты должен был соскучиться.
- Прекрати, - Унсуи поморщился, мельком глянул вниз, Агону под ноги и вновь устремил на брата недовольный взгляд. - И надень уже что-нибудь.
- Зачем? - вопрос прозвучал так, словно Унсуи спросил о чем-то мерзком, неприемлимом. Агон не любил одежду. А еще очень любил доводить своего брата. Он прошествовал медленно к кухонному столу и устроился на нем голой задницей и вальяжно закинул ногу на ногу, задевая одновременно в Унсуи любовь к порядку, чистоплюйство и нетерпение.
- Сегодня ночью у меня будет работенка, - задумчиво произнес Агон. - Ближе к двенадцати я свалю отсюда, вернусь под утро.
Это был еще один аспект совместной жизни с Агоном - учился он через пень колоду, тренировки посещал с переменным успехом и работал в страшной дыре - дрался за деньги. Учитель, единожды увидев у Агона сбитые костяшки, задал ему такую взбучку, что тот зарекся появляться перед учителем в подобном виде. Работать, естественно, Агон не перестал, но с тех пор посещал тренировки раз-два в неделю, когда с лица и рук сходили следы драк. Он исчезал на всю ночь и появлялся избитым, довольным и с деньгами. Большими деньгами, которых хватало надолго.
Но, к еще большему сожалению, Агон часто на день-два впускал в свою ночную жизнь девушек. Тратился на них, изображал примерного молодого человека и под утро оставался без гроша.
- Я надеюсь, что и на этот раз все кончится хорошо, - сказал Унсуи, поворачиваясь к Агону спиной. Тихо щелкнул выключатель плиты.
- Так ты все же волнуешься за меня, - насмешливым ядом прозвучал голос Агона. - Боишься, что найдется кто-то сильнее меня?
- А ты думаешь таких людей нет? - мрачно ответил Унсуи. - Ты всего лишь школьник.
- О, может, ты еще скажешь, что нас ожидает тяжелый мир взрослых?
Эти слова были нечестными, но Унсуи ничего не мог поделать с собой - Агон знал, куда нужно бить. Никто не виноват в том, что Агон рвался в этот мир рьяно. И что Унсуи потащился вслед за братом, не желая его терять. Братская связь нерушима, верно? Они оба увидели то, что хотел увидеть Агон, и это не сделало никого из них лучше. Они считали, что быть взрослыми здорово, но столкнувшись с отдельной квартирой, инспектором по делам несовершеннолетних и мудростью учителя, Унсуи поменял свое мнение. Агон остался при своем.
И обнаружилась еще одна тропа, по которой братья пошли порознь.
Унсуи тяжело вздохнул, посмотрел на ноги брату.
- Сегодня ляжешь на диване. Все равно тебе не спать.
Агон фыркнул.
- Вот еще.
Спрыгнул со стола, снял болтавшиеся на кончике носа очки.
- То, что ты встаешь так рано, твои проблемы.
И направился в спальню: судя по звукам, там начинался новый фильм.
3/7 3. Ярость.
Началось все с легкого шлепка по щеке. Легкого, обидного и очень оскорбительного - для Агона. Для него нарушение личного пространства всегда означало лишь три вещи: либо он трахается, либо он в самом разгаре игры, либо он в самом разгаре мордобоя.
По крайней пере, последние года два-три. До этого, конечно же, Агон не раз получал по щекам от брата за глупые и опрометчивые поступки и молча терпел, признавая... что?.. Унсуи точно помнил: уже тогда Агон мог навалять ему так, что оставалось лишь одно недоумение - а чего он, собственно, так долго ждал?
Если рассуждать здраво, то начало этой драки можно отнести еще к трудовой ночи Агона, когда он в безумном и прибыльном бою умудрился схлопотать несколько раз по лицу. Унсуи точно знал, что соперник Агона, добравшийся так далеко, вряд ли выживет или, если чудо случится, сможет потом заниматься каким-либо видом подвижной деятельности.
За разбитые губы, синяки на скулах и гудящую от ударов голову Агон мстил беспощадно. Или же просто находил повод окончательно ломать рамки человеческого и дозволенного.
В этом противнику Агона можно было не позавидовать. Но за оставленные синяки и ссадины Унсуи почему-то готов был благодарить того бедолагу. Может, оттого, что предупреждение Унсуи не прозвучало напрасно, или же потому, что, хотел Агон этого или нет,а завтра ему необходимо было поехать на занятия. Прошлым вечером позвонили из администрации школы и тонко намекнули, что с таким рейтингом скоро и спортивные достижения не смогут удержать Агона от отчисления. Нужно было восстановить хотя бы количество посещений.
С таким лицом посещают либо врачей, либо ту жуткую огромную женщину из их с Агоном детства, которая отвечала за дела несовершеннолетних.
Особенно интриговал исход будущей встречи с учителем.
Унсуи напрямую сообщил Агону об этом, но в итоге схлопотал за маленькую, ничего не значившую пощечину. Причем, Агон этим утром был на редкость терпелив.
Он, вернувшись домой, даже старался вести себя тихо. Но у него это всегда плохо получалось. Агон хлопал дверями, шаркал ножками стульев по полу, гремел крышками кастрюлей, сковородок. И кряхтел. Сегодня он делал это особенно громко, завершая тихий присербывающий звук вздохом, матом или пинком по несчастному холодильнику. Агон обещал кого-то убить, а потом снова затихал. Ворчал и рыскал по шкафчикам кухни.
Аптечка стандартно находилась в ванной. Причем, стояла она на самом видном месте. Агон либо забыл об этом, либо йод с пластырями ему были не нужны.
Унсуи выдержал примерно полчаса бессмысленных блуканий брата по кухне, в которой не было телевизора, дивана и кого-то. Кого-то, кого можно было бы подоставать, подразнить и довести до молчаливой ненависти. Проходящей, конечно, но...
Унсуи появился на кухне в самый триумфальный момент: Агон, застыв на стуле в какой-то странной позе, похожей на ласточку начинающей балерины, рассматривал пыльные верхи кухонных ящиков. Он наверняка слышал, что Унсуи проснулся, но демонстративно не поворачивался к нему лицом, все еще надеясь не доставить особого удовольствия брату.
Фразу "А я говорил" Агон выносил еще меньше, чем присутствие Хирумы. А Унсуи никогда не упускал случая ее сказать.
- Что ты ищешь? - спросил он, когда молчание затянулось, да и холодно босым так долго стоять на полу - постепенно начинало уже холодать, и по утрам иногда носа из одеяла не сунешь. Только Агон обладал каким-то поразительным иммунитетом к смене температуры; точнее, он ее ощущал, но особого дискомфорта она ему не приносила. В какой-то степени ему можно было бы и позавидовать. А в какой-то пожалеть: воистину тепло одеяла можно ощутить, лишь умея ощущать холод вокруг.
Унсуи успел озябнуть и задуматься: в ванной висел халат. Стоило сначало сходить за ним прежде, чем устраивать разборки.
Но Унсуи снова начал заражаться нетерпеливостью брата: они, находясь вместе, всегда очень сильно влияли друг на друга.
Агон опасно балансировал на носочках, тянулся вперед и смотреть на Унсуи явно не собирался. И говорить что-либо.
- Агон, - спокойным голосом повторил Унсуи. - Что ты ищешь?
- Твой телефон.
Что-то такое Унсуи припоминал. В самом начале своего осознания, что поспать больше не удастся, он услышал, как заиграл телефон. Долго машинка не пела: она довольно скоро печально вякнула и завершила свою песнь характерным стуком. Унсуи подумал, что телефону пришел конец. А оказалось, что Агон сегодня во всем сам на себя не похож.
...и все завершилось дракой. Это странное миролюбие оказалось явлением проходящим, невозможно хрупким. Агон под его дурным воздействием согласился доверить обработку боевых ран брату, а тот, в свою очередь, старался лишний раз ничего не сказать. Такое состояние тишины и согласие ему показалось непривычным и очень приятным.
И, верно, черт дернул спросить его:
- Ты и дальше собираешься так работать?
Можно было даже особо не гадать, что ответит Агон. Агон никогда не отказывался бы от лишней драки, особенно если на этом деле можно было еще и заработать.
А Унсуи это почему-то разозлило. Он к тому моменту уже успел обработать снесенную на скулах кожу Агона и старательно заклеивал царапины на подбородке. Он совсем забыл, что не стоило бы трогать щеки. Но скоро вспомнил об этом, когда с грохотом свалился со стула.
Последний раз они дрались так, когда им было лет по девять. Им нравилась одна и та же девочка - Маюки Тай. Она была обладательницей самой длиной и пушистой косы и самых красивых и любопытных глаз в классе. Она нравилась им обоим, и братья очень быстро перевели в спор в драку. Дети вокруг кричали, хотя некоторые девочки сопровождали драку испуганным визгом и звали преподавателя. А братья увлеченно колотили друг друга и в моменты, когда можно было не опасаться за глаза, смотрели друг на друга обиженно. А Маюки удивленно таращилась на происходившее и выглядела очень растерянной.
Преподаватель разнимал их долго. Их отчитали и вписали в личное дело отвратительную дисциплину. С ними беседовала грузная страшная женщина, предупредившая, что повторение этого инцидента предоставит им очень много проблем. С ними беседовал преподаватель, видеть разочарование которого почему-то оказалось очень тяжело. И, наконец, с ним поговорила Маюки. Она, запинаясь и бледнея попеременно, сообщила им одну страшную новость: ей нравился совсем другой мальчик. Она просила у них прощения и пыталась объяснить, что драка их была напрасной.
Еще она назвала имя своего суженого - и в этом состояла ее главная ошибка. Они потом нашли его.
С таким единодушием братья Конго потом уже никогда никого не лупили.
Сейчас с ними словно опять рядом стояла Маюки и испуганно следила за дракой. Агон не давал Унсуи подняться, а тот старался попасть брату по голове. Они больше старались лишить друг друга движения, прижать, со всей дури ударить затылком о пол. Они возились, как два неразумных щенка, и Унсуи со всей ясностью понимал, что Агон сидит у него на животе. На голом животе. Они задыхались, раскрасневшись от злости и напряжения, ставили друг другу синяки и жались так сильно, что в итоге драка, в самом начале пылавшая злостью, стала вялой возней и вскоре совсем затихла.
Агон лежал на Унсуи не подвижно, застыв в нелепой, неудобной позе. Он лег на него всем корпусом, оседлав бедрами подтянутый живот, и прижал руки к груди. Он старался не думать о своих ощущениях, чувствах, но эти ощущения, постыдные и слишком яркие, не давали отвлечься от себя и ворошили сознание, как угли.
Было горячо и без драки. И жар этот заставлял поступать опрометчиво и бессмысленно.
В этот вечер Агон добровольно остался спать на диване, а Унсуи чуть не опустился до просьбы остаться на постели. Но почему-то эта просьба показалась ему слишком абсурдной, чтобы ее произнести. Он промолчал.
Телефон, кстати говоря, они так и не нашли.
4/74. Сладострастие
Они слишком рано повзрослели – об этом говорили все. То есть многие из тех, кого братья Конго встречали на своем жизненном пути. Близнецы, по мнению людей, были явлением трогательным и донельзя интимным, поэтому, глядя в серьезные глаза, эти самые люди думали только, что такая серьезность связана с тяжелым и беспощадным детством. Близнецов считали ниточкой о двух концах, которую крепко связали по кругу – одинаковые мысли, слова и поступки. Разве это не чудесно? Такая восхитительная связь делала близнецов продолжением друг друга, они переставали нуждаться в остальном мире. Гребаная идиллия и взгляды на свое второе я.
Но никто не мог представить, какая грязь происходила между братьями Конго. Она лилась между ними беспрерывным потоком, липкая, густая и отвратительная, она мешала видеть им друг друга. Унсуи совсем не понимал Агона, он не видел ни его, ни его мира, слепо пытаясь оценивать поступки брата. А Агон, Агон… неизвестно, каково это было для Агона. Грязь.
Они перестали быть родственниками с первой совместной дрочки, а таинство связи с близнецом растерялось еще раньше. Просто кануло в лету вместе с тем, как в их жизнь начал вливаться взрослый и отвратительный мир. Такой же отвратительный, как грязь между ними, которую он и принес – двуместные койки, фильмы для взрослых и это проклятое неловкое, что мешало друг другу смотреть в глаза без вызова – до недавних пор.
Пока Агон не начал предлагать себя, так открыто и нагло, что Унсуи терялся – а правильно ли он понимает? В горле застывали неуклюжие слова, а неуютное чувство, тихо точившее уверенность где-то в глубине сознания, расползалось все сильнее, заполняя все уголочки отупленной, прямолинейной души.
Унсуи не умел понимать намеков. И поэтому действия брата казались ему издевательством. Над собой и ими обоими. Изощренной пыткой, еще одним способом себя развеселить, насмешкой, язвой, травлей, местью. Всем, что включало в себя неуверенность и сломленность Унсуи. Ведь Унсуи и правда не хотел, чтобы что-то из этого происходило. Они и так постепенно заходили все дальше и дальше за рамки дозволенного, они и так лишились самого ценного, они и так перестали видеть друг друга, они и так уже были по уши в этом. А Агон еще, по всему видимому, решился взяться и за чтение мыслей брата. В них не то, что черт – Хирума ногу сломит. Унсуи не понимал себя, путался в этих пошлых и похотливых клубках, которые находились вне упорядоченной системы. Он в них тонул.
Кем он был? Где он был?
Почему ему виделся именно этот подтекст в действиях брата? Брата. Брата, блять. Унсуи, державший себя на протяжении недели, тянувший свои идеи и размышления по строго прямой линии, все же сорвался. И его взгляд, тяжелый и серьезный, стал таким растерянным, как у мальчишки, глупого и непонимающего, почему над ним так жестоко смеются. Унсуи запутался в себе, выпустил наружу все, что держал под громким запретом. И по-новому посмотрел на Агона.
Унсуи хотелось спросить Агона напрямую – ты правда позволишь мне трахнуть себя?
Откуда ты узнал?
Я ведь так давно мечтал об этом. С тех пор, как мы решили быть только друг для друга и забыли об этом.
Ты забыл. А я помнил. Помню сейчас.
Только дай мне рассмотреть себя получше.
Пожалуйста.
Ты ведь тоже этого хочешь?
А может, и нет…
Унсуи хотел посмотреть по-другому и на себя. Ведь что-то спровоцировало Агона на такой поступок? У него все, даже самые безумные выходки, имели свое объяснение, свои причины, свои последствия. Агон никогда не поступал безрассудно – просто он мог лезть на рожон. Вспыльчивая, аморальная личность, решившая окончательно потерять брата.
Что-то же сподвигнуло его привести эту проститутку в дом. Забыть сообщить брату о своих планах и разложить девку прямо на их постели.
Унсуи правда подозревал, что в этом могла быть замешана и банальная беспринципность, которая была вторым Я Агона. Он очень любил плевать на чужую стеснительность, на чужие правила, вторгаться в жизнь других людей, чтобы сказать: ты мусор, и правила твои оттуда же.
Унсуи не мог точно решить, какой поступок требовался от него. Не мог. Он запутался и сейчас рвал себя на куски, судорожно обдумывая то, что произошло, происходит и произойдет. Третье обозначилось таким количеством вариантов, что решение вновь откладывалось, постепенно, посекундно. Каждый вариант сменялся в такт скрипящей кровати и стонущей девки. Время уходило, а Агон не спешил прогонять Унсуи за дверь или вообще делать вид, что заметил постороннего.
Он словно продолжал предлагать себя таким образом. Он показывал себя – со всех сторон.
И Унсуи, облегченно махнув для себя рукой, все же решил, что не может быть беспристрастным, когда перед глазами маячит ритмично двигающаяся задница Агона.
А кто смог бы?
Раздеваться он начал прямо на пороге комнаты, слепо шаря пальцами по пуговицам и завязкам. Ткань поддавалась неохотно, словно говоря от лица общества и совести Унсуи. Она трещала под нетерпеливыми движениями, возмущалась и несла какой-то бред. Унсуи и так несколько минут простоял, как придурок, не в силах что-либо решить. А сейчас уже ничего не остановило бы Унсуи – он решился, он принял, он понял и перестал сопротивляться, приготовившись преодолевать собственноручно воздвигнутые условия и предубеждения.
Унсуи дрожал от нетерпения. Унсуи последними остатками разума думал о том, как он отвратителен, и смотрел на мокрую, загорелую спину Агона, на плотные полоски дред, липнувших к шее. И его гипнотизировало то, как неспешно и мощно двигались бедра брата.
Брата?
Нет, Агона. Унсуи смотрел на Агона, такого восхитительного и гениального, такого призывного и понятливого, что медленные неуверенные шаги сгладились в один прыжок до грузно скрипнувшей кровати. Унсуи прижался членом к горячим упругим ягодицами и задвигался бедрами в ритм, потираясь о влажную кожу. Жарко задышал в взмокший висок, стиснул в руках напряженные плечи. И забормотал что-то невнятное.
- Нагнись, - сказал он Агону на ухо. – Нагнись и сосредоточься на своей девке.
Ты сам в этом виноват, хотелось добавить ему. Ты знал, ты провоцировал, хотя уже давно видел, как я болен.
Так что повинуйся. Заткнись и повинуйся.
- Заткнись.
Агон посмотрел зло поверх своего плеча и жестким рывком впечатал шлюху в постель еще сильнее, становясь на четвереньки. Он продолжал двигать своей чертовой задницей, трахая ненужную свидетельницу их разборок. Он никого не жалел.
Сам виноват.
Унсуи ощутимо надавил на поясницу Агона, заставляя прогнуть в спине, и безжалостно, грубо загнал свой член по самое основание ему в задницу.
- Ах, ты ж… ах, ты ж сука…
С самого начала получалось двигаться скользко и гладко, словно кто-то специально готовился к такому жесткому вторжению. Агон был мягким и податливым, и он даже затормозил на мгновение, чтобы принять Унсуи в себя с несдержанным шипением.
- Дальше… - выстонал он. – Дальше…
И мыслей не осталось. Не осталось после краткого понимания и хриплого, дрожащего шепота. Они оказались ненужными.
Дальше балом правил Унсуи, трахая брата, как ненормальный. Трахая брата. Брата. Он сошел с ума, сорвавшись на такой же сумасшедший раздирающий темп. Обезумел, потерял разум. И ему было так хорошо от этого. Надрывно орала кровать и выла шлюха, то ли от ритма, то ли от картины того, как лижутся близнецы. Унсуи было плевать. Он дорвался до такого желанного, что поставил себе цель – трахаться, пока не откажут руки и ноги. Трахаться-трахаться-трахаться. Вот что говорил тот странный озлобленный он, что столько лет был ослеплен контролем и спокойствием. Он не слышал эту куклу, но отчаянно хотел слышать Агона.
И эта пошлая, развратная сказка о двух близнецах была прекрасна настолько, что, похоже, Агон был согласен выполнять все желания брата, даже если это ему стоило бы сорванной глотки.
До самого утра.
5/75. Зависть
Они продолжили трахаться, стоило той девке уйти. Точнее, они выгнали ее, и Унсуи нагнул Агона прямо у двери, ткнув брата лбом в тяжелую железную дверную ручку. Агон был мокрый и растянутый с прошлой ночи, и все сверкал перед Унсуи затисканными ягодицами и опухшей красной дыркой. Он нетерпеливо ходил туда-обратно, сверкал недовольным взглядом, сверкал засосами на шее, да и просто - сверкал. Светился непонятным довольством и триумфом, которые были заметны даже через столь демонстративно мрачное настроение и общий помятый вид. Не будь Агон столь зациклен на собственном превосходстве и соответствии этой идее, он бы, наверное, несколько яснее выражал свои эмоции, а может, даже сказал бы напрямую - "Я так счастлив, что меня всю ночь трахал мой брат-близнец". Тот самый брат-близнец не так боялся показаться счастливым. Ему начало казаться, что быть счастливым - вообще не граничит с адекватностью. Унсуи ни с кем и никогда так много не целовался за свою жизнь, но ему занятно отключало мозг, когда он вспоминал эти губы, испачканные в сперме. Унсуи стал безумным животным в период гона, и злая покорность Агона только сильнее мутила его сознание. Агон ведь не возражал, когда ему один раз кончили на лицо. Он подставлял щеки, искусанный рот, короткие, но густые ресницы. Ловил губами твердую головку и судорожно дышал, когда семя упругими струями выплескивалось ему на лицо. Агон позволял смотреть на себя, позволял размазывать сперму по его скулам и говорить жарким шепотом безумные несвязные пошлости. Агон позволял трогать себя, оставлять на себе следы и метки, особенно поверх тех смешных царапинок, что оставила безымянная девушка. Агон позволял все, даже тянуть его за голову вниз, намекая на долгий и потрясающий минет. И если он посмеет когда-нибудь заявить, что это происходило не с его согласия, Унсуи побьет его. Побьет жестоко и беспощадно, с непоколебимой уверенностью, что Агон не станет сопротивляться.
Они как-то медленно передвигались по квартире, скупо уставленной мебелью,задерживаясь то у стены, то рядом с тумбой. Агон ругался, кряхтел, но покорно подставлялся, помогал, двигался, действовал и метил Унсуи не менее жестоко. После объятий Агона болели ребра, и неудобно было ссутуливать плечи, но то безумство, за которым они вчера не замечали ничего, кроме друг друга, начало медленно проникать в следующий день. Они дико устали после ночи, но искорка желания, которое беспрерывно душило и требовало чего-то невозможного, не дала им опомниться. Агон кончал болезненно, долго находясь в состоянии избыточного возбуждения. Он бормотал и шептал какую-то чушь, стараясь не сорваться на жалобный звук, который обычно издавали женщины.
Агон с охотой оказался снизу, но очень не вовремя вспомнил о глупых и необоснованных предубеждениях.
Когда братья добрались до постели, время находилось где-то между обедом и ужином. Агон лишился возможности ходить на этот день, а Унсуи страдал и шипел от ощущения, словно с его члена очень извращенно содрали шкурку и оставили конец висеть так - голым, воспаленным и сверхчувствительным. Кажется, они дотрахались.
Надо было отмывать входную дверь, танкетку в гостиной и вспомнить, рядом с какими стенами они отирались, пока добирались до кровати. Насколько Унсуи помнил, у одного из них - или у обоих? - звенел телефон, и не раз. Надрывались соседи снизу, которым надоел скрип полов и мебели и стоны, которых не могли сдержать тонкие стены дешевого жилья. Но они были так же неважны, как и чужое тело вчера в постели. Если Унсуи и Агон смогли проигнорировать незнакомую шлюху, лежавшую в паре дюймов от них, то такая мелочь вряд ли была способность им помешать.
Другое дело, что неожиданно для Унсуи, вскрылся не совсем приятный факт того, что Агон, оказывается, курил. Очень редко, после особенно дикого и безумного секса, но со вкусом сигаретного дыма он был знаком. Унсуи не имел привычки лазить по вещам брата, считая, что тот ничего, кроме презервативов и футляра для очков, особенного не носит с собой. Деньги у Агона кончались очень быстро, а ключи от дома он прятал оригинально - под ковриком. Хотя Унсуи не знавал еще такого извращенца, которой решился бы ограбить Агона. Ему самому на хватило бы духу на это.
А вот сигареты стали неожиданностью. Хотя Агон и признался, что эту пачку он носит уже третий месяц, а пуста она только на треть. Но в Унсуи начало зарождаться такое страшное, неуютное чувство, которое он не решался идентифицировать.
- Ты переоцениваешь себя, - сухо сказал он и легонько потянул Агона за дред. Тот поелозил влажным затылком у брата на животе и демонстративно затянулся отравой.
- Ты уже это говорил мне, - ответил он. - По-моему, даже не раз.
- Если ты не помнишь, то я напомню тебе: я, к своему сожалению, оказывался прав. У тебя до сих пор синяки не сошли с лица.
Агон фыркнул и протянул руку, чтобы стряхнуть пепел на пол.
- Ты боишься, что меня на этот раз побьют сигареты? - насмешливо поинтересовался он. - Гадкий Агон посмел нас курить.
И заработал тянущую боль у виска - на этот раз Унсуи решил не жеманничать.
- Ты мне чуть не оторвал ее, идиот! - прошипел Агон и безжалостно затушил сигарету о братов бок, тем самым устраивая очередное вялое копошение на постели. Они оба были физически истощены, морально перегружены, поэтому чисто символически попытались поставить друг другу еще пару синяков. Одним синяком больше, одним меньше - какая разница? Оба выглядели так, словно по ним проехался каток. Туда-сюда.
Они, как и два дня назад остались лежать в этом же положении, неуклюже прижимаясь друг к другу и явно не торопясь куда-либо сдвигаться. Агон неприемлемо пах сигаретами и потом и дышал похожим запахом. На плече, в который уткнулся взглядом Унсуи, темными пятнами выделялись отпечатки чьих-то пальцев. Будто кто-то чересчур крепко держал Агона за плечи, чтобы удобнее было трахать его, а потом, когда кончал, боялся отпустить и сжимал, сжимал, сжимал...
- Агон, - негромко сказал Унсуи, глядя в потолок, - прекращай курить.
- Это была первая сигарета за последние месяца два, - ответил Агон лениво. - Я дивно потрахался, брат, и это нужно было как-то отметить.
- Ты же знаешь, что ты либо спортсмен, либо куришь.
Унсуи мрачно смотрел в потолок и душил в себе ядовитую и некрасивую зависть. Она тугим кольцом начинала сворачиваться вокруг легких, сдавливала сердце и гортань. Унсуи не мог дышать, словно что-то мешало проходу воздуха, у него дрожали руки, которые он сдерживал от выхода тупой и безумствующей ярости. Агон при всех его недостатках все еще оставался гениальным игроком в американский футбол. Он пропускал занятия и тренировки, игнорировал границы допустимого и невозможного, трахался с каждой, кто соглашался лечь под него (а соглашалось очень и очень много), почти забыл о том, что у него есть родной брат. Но он продолжал компенсировать все потрясающей одаренностью, уникальнейшим талантом, который нельзя развить даже огромным количеством тренировок.
Агон курил. Этот жест был настолько пренебрежительным, настолько показательным, что Унсуи готов был опуститься до таких низменных поступков. Он так стремился к тем возможностям, которыми без какого-либо труда располагал Агон. Он не готов был увидеть такого неуважения и готовности так легко все похерить.
Только ради желания отметить восхитительную ёблю.
- Ты не будешь курить в этом доме, - тихо промолвил Унсуи и спихнул Агона с себя на кровать рядом. Тут же потревоженно заныл обожженный бок. - Идем, нам надо убраться.
6/76. Уныние
Телефоны братьев Конго - все поголовно смертники. Четыре месяца - самый долгий срок, принадлежал миниатюрной и не очень функциональной раскладушке, наугад купленной у продавцов техники б/у. Унсуи не понимал, почему бывший владелец расстался со столь живучим аппаратом; но он трепетно любил этот телефон, поскольку тот пережил неоднократное падение в воду, пару столкновений со стенами и крепкую нервную хватку. Но вот встреча с Агоном стала для незатейливого мобильника более чем роковой. Смертью, жесткой и беспощадной, за пределами скупо уставленной квартирки. Судьбой в виде фонарного столба и нескольких машин на шоссе.
Единственное, что сейчас искренне хотел понять Унсуи: Агон специально притворялся, что ищет телефон на кухонных ящиках, или он действительно не знал, куда закинул чужой сотовый в порыве раздражения? Унсуи помнил о предварительной бессонной ночи, полной алкоголя и мордобоев, о пустом на тот момент холодильнике и занятой кровати, в которой Агон привык почивать; и все же любопытство не переставало его терзать.
Было ли это фарсом?
Все это.
И никто же не даст ответа, кроме него самого. Да и вряд ли это можно будет посчитать за полноценный ответ. Скорее, додумка, предположение, ложный вывод, который стоило держать при себе, а еще лучше - забыть и никогда не вспоминать.
Агон не любил, когда думали за него, и Унсуи могло за такое прилететь, даже если это оказалось бы правдой.
Но дела обстояли так, что пока у Унсуи была возможность, он паниковал и молча называл себя идиотом, все четче осознавая события прошлой ночи и утра. Морально вымотанный и физически выпитый до дна, он слышал в своем сознании собственные вздохи и стоны, как что-то ужасное и неотвратимое. Словно они вдвоем окунулись в разделявшую их грязь, чтобы наконец увидеть друг друга без каких-либо преград. Унсуи с тихим, пожирающим изнутри ужасом осознавал то, с каким удовольствием они это сделали - замучили друг друга до полного изнеможения, чтобы оставаться бессовестно довольными первые несколько часов. И Агон теперь был полнейшим придурком, раз не остановил его еще на подходе, не выдворил.
Они оба придурки, что уж греха таить. И, наверное, не отучи себя Унсуи от необходимости ругаться через каждые три слова, он бы припомнил выражения более емкие, но менее приличные.
Но сейчас его дома ждал Агон, который, наверное, уже проснулся и попытался несколько раз встать с постели. Вряд ли у него вышло что-то путное. Если Унсуи со своим стертым хреном ходил прихрамывая, то что можно было ожидать от того, кто подставлял задницу тому хрену? Только боль, раздражение и вполне ожидаемые капризы насчет поесть, попить и отвести в ванную. Правда, Агон мог и полностью войти в роль беременной жены, требуя перестановки телевизора, вечернего минета и покорного раба Унсуи. Раб из-за неясного чувства вины про себя сам согласился на первый час послушания и потакания капризам леди Агон.
А потом, по всему видимому, терпение Унсуи лопнет.
Оно уже тихонько кипело: будто бы все нетерпение и раздражение Агона временно перешли Унсуи, неконтролируемо влились в тот океан из злости и беспокойства, что он удерживал и до этого. И причина была не только в поджидавшем его дома кошмаре.
В магазине на Унсуи косились странно и неодобрительно - он и выглядел соответственно для таких взглядов. Кто-то не может скрыть следов безумной жаркой ночи, а общество тихо порицает за это, при этом осознавая, насколько естественные вещи кажутся ему отвратительными.
Но Унсуи ведь мало того, что выглядел так, как будто попал под гигантский пылесос, так он еще и ходил неровно, подозрительно осторожно и неспешно, как будто у него болела задница. Вот это точно было тем, что общество не одобряло - вне зависимости, насколько сильно Унсуи игнорировал его ропот.
Ему просто мешали шептания соседей и недовольные роптания, хотя еще этой ночью он готов был положить на чужое мнение достаточно смачно, покуда у него была возможность покрепче прижать к себе Агона и вытрахать его до звона в ушах. Как быстро может меняться у человека восприятие мира: сейчас идея трахнуть кого-то отзывалась у Унсуи в сознании только болью и желанием сбежать; а моральные ценности вновь сели поверх чего-то крикливого и смутно знакомого. Чего-то такого, что раньше Унсуи с Агоном объединяло, а не разлучало.
Покупки обошлись Унсуи недорого. Однако из-за неясного злобненького чувства он на миг задумался о том, чтобы часть суммы, за эти дни ушедшей на еду, выписать Агону как плату за проживание.
Или все же не стоило.
Унсуи сам не оценил своей идеи; ему это в принципе и не было нужно, но почему-то ему хотелось побыть вредным и показать язык самому себе, а потом разбить все отражающие поверхности. Унсуи не мог видеть засосов, синяков на своей коже, а еще невыносимее было их ощущать и вспоминать все, что не прошло мимо него под жаром похоти. Людское неодобрение ложилось поверх шумного дыхания Агона, и Унсуи вновь принимался его ругать, отгоняя то, что могло бы навредить в случае провала.
Какого провала? Это было тайной для Унсуи, и в это мгновение ему казалось, что он словно ступает на скользкий тонкий лед - странное и сильно искаженное подобие отношений. Он мало что понимал в этом, впервые ворвавшись в то, что отделяло его от взрослых и Агона. И отношения, как выяснил Унсуи, вряд ли было тем, к чему человеку следовало стремиться. По крайней мере, в их случае. Но внутреннее чутье почти верещало о начале какой-то войны: с собой, с Агоном и с обществом. Каждое слово должно было быть выверенным, подобранным осторожно; каждая тайна должна быть сохранена, но полураскрыта так, чтобы ни у кого возникло желание лезьть куда не просят. Хождение по минному полю.
Унсуи сейчас лучше еще бы проковылял квартал другой без панических мыслей о том, что надо говорить, а что нужно крепко задушить в себе. Подышал бы свежим воздухом дня три, и вернулся бы как раз к отъезду Агона. Наговорил бы всякого дерьма напоследок, чтобы в дальнейшем ни у кого из них не возникало желания сделать нечто опрометчивое и настолько грязное.
Заодно и себя бы заткнул, не дав Агону узнать, что у его брата на уме сплошная сумасбродица.
Ему хотелось сказать только одно:
"Либо свали сейчас, либо вообще уже не уезжай, ублюдок".
И услышать три слова, которые решили бы для них все: иди на хуй.
Возможно, это стало бы для них выходом. Но Унсуи не был точно уверен. Заходил он в квартиру мрачный, двигался, словно деревянный, и приготовился держать оборону. Лучше уж оттаять потом, чем зачерстветь. Унсуи ведь и до этого не славился мягкостью характера.
Надеясь прийти в тихую квартиру, Унсуи получил отказ: шумел телевизор на неизменном Asian Boobs, по гостиной туда-сюда ползал по стенке Агон, говоря по телефону. Он являлся главным источником шума, собачась с кем-то, и у Унсуи что-то стянуло в груди, когда до него дошла тема беседы.
Переезд.
Агон обсуждал с рабочими, когда будут готовы трубы, около двух недель назад ставшие причиной временного его проживания у брата. И судя по цифрам, которые Агон называл, очень скоро. Даже ту фразу можно было не говорить. Можно было уже вообще ничего не говорить.
"День-два" вряд ли что-то изменит между ними. Их не объединяло ничего, кроме американского футбола и одной квартиры; а трахаться вряд ли кто-нибудь из них захочет в ближайшие несколько дней.
Морально вымотанные и физически выпитые до дна, они видеть друг друга не могли: Агон морщился и целый день отсиживался в ванной, обложившись аптечкой. Унсуи молча убирал следы ночных беспорядков: утром Агон уснул, стоило тому слезть с постели; а убираться в одиночку в тот миг казалось странным и непримлимым.
Сейчас же, пока у него работали руки, голова не заполнялась трезвоном из паники и непонимаем, что нужно делать.
Унсуи просто монотонно повторял про себя, что скоро он останется один. Совсем один.
Без вечных блядских стонов по Asian Boobs, без пустеющего в разы быстрее, чем обычно, холодильника. Без невозможности поспать на своей кровати, без Агона, который имел привычку ходить по дому без одежды и дразнить брата тем, во что был замешан сам. Без злого, шумного и беспардонного Агона.
Идиллия. Ровная и спокойная - то, к чему стремился Унсуи до тех пор, пока они с Агоном не переспали. До тех пор, пока горячие воспоминания не заполнили его сознание, вены, пока не окутали вечным маревом вины и блаженства.
Но, наверное, если они оба делали вид, что ничего не произошло, и надо так себя вести дальше. Под пленкой эха стонов и призрачным ощущением влажной кожи под пальцами вроде как желать прежнего уединения и порядка без чужого присутствия.
Сам с собой. В тишине. В спокойствии и сладострастном одиночестве. Томиться в том, с чем он так и не справился.
Наверное, так было бы гораздо правильнее.
для меня отношения братьев Конго кажутся очень сложными, чтобы осознать и почувствовать их целостно, но вот частично, мне кажется,их понять можно. Ну, я постараюсь, по крайней мере)Название: Семь на два.
Автор: kritik
Бета: нет
Фандом: Eyeshield 21
Пейринг: Унсуи/Агон
Рейтинг: NC-17
Жанр: романс, быт, немного грусти
Предупреждения: слэш на фоне гета, твинцест, душевная и церебральная ёбли, тройничок, ООС)
Дисклеймер: не претендую ни на какую выгоду, кроме морально-удовлетворительной)
Размещение: теперь товарищ финсток властитель этого текста, и он угоден делать с ним все, что вздумается)
От автора: этот труд написан ради душевного, морального и физического здоровья одного товарища. Товарищ! Будь здоров, расти большой и таким же очаровательным) эти страдания Унсуи я посвящаю тебе!
1/7
1. Праздность.
Их было четверо - предвестников Апокалипсиса. Война, Голод и Чума - Агон, как оказалось, пока добрался до дома Унсуи успел подраться, проголодаться и охмурить пару чудных девушек. Сам он в облике Смерти и окончательного хаоса прибыл в квартиру брата.
Часы показывали ровно без пяти минут шесть.
Унсуи знал, что у этого мира было странное понятие справедливости. Точнее, оно отсутствовало у него совсем, словно священный труп Справедливости покоился в могиле с самого основания человечества. Наверное, когда Бог низвергал Хируму с небес, тот мести ради пристрелил эту трепетную девицу. Она последний раз вздохнула, прижала к хладеющей груди изящные руки и пала жертвой собственного отсутствия. С тех пор вопросами справедливости стала править лотерея.
На этот раз лотерея решила, что Агону стоит прийти к Унсуи за пять минут до будильника.
За пять минут.
Ну и где она? Где справедливость?
Никто не захотел бы получать такие дурные новости так рано.
Мироздание знало всего четыре случая, когда Агон приезжал к своему брату. В эти дни происходило что-то глобальное, кто-то особенно крупный подыхал в ближайшем лесу, и вуаля! На пороге своей квартиры Унсуи видел Агона, с парой забитых до отказа спортивных сумок.
Так каждый раз начиналась самая отвратительная пара недель в жизни Унсуи. Хотя на этот раз Агон даже не стал ломать дверь. Он вежливо постучал, дождался, пока ему откроют. И бесцеремонно отпихнул брата, входя в квартиру вальяжной пришаркивающей походкой. На пороге в спальню он оставил сумки и с тихим выдохом завалился на кровать, еще смятую и теплую.
Агон аккуратно положил очки на прикроватную тумбочку, удосужился снять обувь. И уснул.
По комнате мгновенно разлился тяжелый прелый запах носков, а сам носитель аромата беспардонно лег на чистые спальные простыни в... этом.
Унсуи честно не следовало удивляться подобным выходкам. Сам он уже не сможет поспать, да и рядом с Агоном нормально не ляжешь: тот постоянно вертелся, храпел, что-то бормотал и нередко пытался задушить жертву своих объятий. Это плохо влияло на сон Унсуи.
Поэтому оставалось только смириться и пойти готовить завтрак.
Его поджидала рабочая неделя, в течение которой он будет разгребать почасово засирающуюся квартиру. Агон умел потрясающе заставлять мусором все окружавшее его пространство, но вот руку протянуть, чтобы выбросить пакетик от чая, он не мог. Особо тяжким испытанием для Унсуи были вездесущие носки, которые разве что на люстре не висели, и постоянно играющий порно-канал. Унсуи честно каждый раз обещал себе выкинуть телевизор, но потом, стоило коробке замолчать, он о ней просто забывал. Агону же постоянно требовалось слышать эти пошлые вялые звуки. Монотонные, как лекции преподавателя по физике.
В чем был их смысл? Слава богу, хоть ночи они проводили в относительной тишине. Унсуи обычно ютился на диване в гостиной, пока на его постели довольно храпел вконец обнаглевший Агон.
Это была тяжелая реальность. После третьей подобной ночевки у Унсуи начинала отниматься спина и терпение, после пятой - он плевал на все и шел в свою спальню. Слушать храп на тот момент казалось много проще.
Это все только предстояло Унсуи. Он меланхолично думал о том, что все же в чем-то провинился в прошлой жизни. Она его наказывала и отдавала на растерзание лотереи, которая страдала затяжными приступами черного юмора.
Агон проснулся через пару часов. К тому моменту Унсуи успел проветрить спальню и особо хитрым способом стянуть с Агона носки, приготовил завтрак и разложил в шкафу принесенные братом вещи, часть которых признал годными для пользования только после долгой и обстоятельной стирки. Он позвонил учителю, объяснил ситуацию и даже предупредил о возможности опоздания.
Когда Унсуи услышал тихие пришлепывающие шаги, то был занят домашним заданием на неделю и готовился выслушать монолог по поводу того, какой же все-таки нудный братишка у блистательного Агона. Чем черт не шутит, он с ужасом готовился к распитию молока прямо из пачки. И к вытиранию жирных пальцев о штаны.
Агон был совсем как ребенок, он требовал заботы и внимания, оттого периодически за некоторые его выходки Унсуи мечтал устраивать охоты на ведьм. С применением всего арсенала пыток, известных человечеству.
Так или иначе, Агон встал напротив Унсуи, уперся двумя руками в круглый кухонный стол и склонился к лицу брата, яростно глядя в спокойные глаза. Агон сейчас зачем-то демонстрировал силу и ради такого события даже не поленился забыть очки в спальной.
Унсуи, наверное, даже испугался бы, но сейчас ему было весьма любопытно. Агон давно не вел себя так с братом.
- Послушай, - сказал он предельно вежливо, чем еще больше распалил любопытство Унсуи, - я поживу у тебя недельку другую, и я даже согласен помогать тебе в уборке квартиры...
На этих словах в Унсуи что-то дрогнуло, и он почти пожалел брата, который старался обдумывать все, что говорил.
- ...но если ты, пидорас драный, хоть раз притронешься ко мне, я побью тебя, как какой-то недостойный мусор.
Вот и прояснилось небо над Токио.
Унсуи отчаянно держался от того, чтобы не засмеяться или не ответить чего-то поострее. Он в подобных ситуациях вообще предпочитал молчать: какими бы матами и выдумками не блуждал Агон, он всегда приходил к верному выводу. Но иногда дурость и самомнение Агона вырывали из Унсуи менее адекватные ответы. Из простого удивления.
Они были братьями и явно стоили друг друга.
Агон отвернулся и прошел к холодильнику, попутно пальцами подхватив со сковородки кусок остывшей яичницы. Достав с нижней полки неоткрытую бутылку молока, всковырнул фольгу и присосался к горлышку.
Унсуи старательно рассматривал формулу кинетической энергии и думал о том, что в этом мире можно пожить и без строгого порядка. Агон же как-то жил и даже казался довольным.
- Сегодня тренировка есть?
Унсуи устало вздохнул и закрыл тетрадь. Этот вопрос он точно не мог проигнорировать.
- Если ты не знал, то сообщаю: тренировка проводится каждый день, - он дождался тихого хруста бутылки из-под молока и повернулся резко к Агону. Тот взглядом, кажется вдохновленно убивал своего брата: никогда не скажешь точно, что взбесит его. То ли слова, то ли менторский тон.
- Почему ты пришел? Снова что-то случилось с домом?
Это был закономерный, но бессмысленный вопрос. Только поэтому Агон и решал, что неплохо было бы навестить брата - когда его дом становился временно непригодным для жилья. Ну, а самым частым вредителем были...
- Трубы.
Унсуи не знал, что Агон делал с трубами, но стандартно раз в два-три месяца они выходили из строя, затопляя пару нижних квартир. Так и получалось, что риску начинал подвергаться дом Унсуи, а ремонтная компания знала Агона в лицо и даже на третьем за год вызове вручила ему скидочную карту. На семь процентов.
- Мне вот интересно, - задумчиво произнес Унсуи. - Что ты с ними делаешь?
Агон склонил голову на бок. Ответ его прозвучал членораздельно, словно говорил он с дурачком:
- Я ими пользуюсь.
Унсуи хмыкнул и поднялся на ноги, сгребая все тетради и книги со стола. Он пошел в спальню, но на пороге остановился, хмыкая:
- С тебя ведь станется смывать презервативы в унитаз, - и еле увернулся, когда о косяк рядом с головой разбилась пустая бутылка из-под молока. - Потом сам это уберешь. Собирайся. Учитель знает, что ты у меня.
Наверное, все же иногда Справедливость подавала знаки жизни, хоть и были они вялыми.
И насчет помощи в уборке, как выяснится позже, Агон соврал. И в этом была его вина.
2/7
2. Чревоугодие.
Учитель всегда говорил о важности умения держать себя в руках, будь то мысленное отречение от суматохи или же покорность и смирение. Ни то, ни другое не говорили что-то плохое о человеке. Они не были признаками инфантилизма или бесхребетности. Ведь человека, который просто не пожелал участвовать в бессмысленных, громких и некрасивых склоках, нельзя назвать плохим - нисколько.
Унсуи честно старался следовать этим словам: тренировки, медитации, упражнения. Унсуи учился видеть мир в ареале спокойствия и рассудительности и постепенно отклонялся от кривой ухабистой дорожки, полностью состоявшей из драк, проблем и волнения опекунов. Унсуи начал подавать надежды.
Выходки брата теперь казались ему дикими и часто необоснованными. Он старался вспомнить свои мысли три или четыре года назад, когда так же рьяно бежал в драку, чувствуя себя бесконечно правым. Как он рассуждал? Как аргументировал и доказывал себе же свою правоту? Ведь они близнецы, и раньше они думали невероятно похоже. Значит, вспомнив себя, Унсуи смог бы понять и Агона.
Но отчего-то прошлого себя он считал утерянным раз и навсегда. Наверное, это можно было считать определенным успехом. Спокойствие вытесняло из безумствующей молодой души смятение, неопределенность и озлобленность, оставляя лишь четкую картину мира и пути решения проблем.
Но иногда, совсем-совсем редко Унсуи снова боролся со своими демонами, которые на короткий миг завладевали его мыслями. Иногда, совсем-совсем редко Унсуи мечтал набить морду своему брату так, чтобы тот очень надолго запомнил один важный урок: не съедай все, что лежит в холодильнике. Под все имелось в виду все, что не требуется особой обработки или уже особо обработано до съедобного состояния. Унсуи по возвращению домой некогда было заниматься готовкой - он все оставлял готовым с вечера, чтобы уставшим, голодным и неспособным ни на что, кроме как дойти до постели, захватить с собой еще чего-нибудь из еды. И уже на кровати предаться быстрой трапезе и лечь поспать на пару часов.
Агон же особо не жаловал школу. Занятия всегда проходили мимо него семимильными шагами, тренировки - тоже. Поэтому гостю на развлечение оставалась лишь полка с книгами и учебниками, да вечно играющий канал "Asian boobs". Касаться первого Агон считал ниже своего достоинства, второе часто надоедало. Оставался еще и холодильник. Он-то и помогал избавиться от тоски и ожидания.
Главное шоу в лице брата возвращалось домой всегда только после четырех. Унсуи считал, что это были очередные происки лотереи.
На этот раз Агон догадался оставить ему полпалки конченой колбасы и баночку говяжьего окорока. На верхних полках нашлись рис и макароны. Среди горы немытой посуды удалось найти лопаточку и свою пару палочек.
Остервенело перемешивая рис на сковородке, Унсуи недовольно думал о том, что такими темпами Агон скоро перестанет пролазить в дверь. Он не двигался и только продавливал диван, устроившись напротив стонущего телевизора. Рядом копились пустые кружки с уже высохшими чайными пакетиками, и Агон от скуки мог составлять из них злобные мордочки и буквы, насколько хватало посуды. Насчет другого вида занятий брата Унсуи был не вкурсе. По крайней пере, так обстояли дела, когда Унсуи возвращался домой. Ему надоело, чрезвычайно надоело это.
И если на физическое состояние Агона, который все равно не толстел, ему было плевать, то себя он начинал совсем немного жалеть. Еще в меньшей степени, чем желать набить Агону лицо. Время для сна он тратил на готовку, уборку и выговоры брату, и ложился спать в период, когда нужно было заниматься медитацией.
Жизнь Унсуи безбожно сбивалась с графика. А лотерея продолжала веселиться.
- Вкусно пахнет.
Агон никогда не обременял себя одеждой. Она, по его же словам, была слишком неудобной: обтягивала, облегала, стесняя в движениях. Она была не в почете. Конечно, общество не потерпело бы голых мужиков на улице, даже если бы на них были кроссовки. Поэтому вся одежда Агона была просторной и даже мешковатой. Но дома... дома не было общества, которое стало бы порицать за хождение нагишом. Волю общества часто изъявлял брат, но его можно было не слушать. И максимумом, что Агон допускал в своем облачении, были трусы. Да и то - не всегда.
Сверкая голым задом, он прошел к плите, глянул Унсуи через плечо.
- Снова рис?
- Это не тебе, - спокойной ответил Унсуи. - Ты свое уже съел.
- О, я знаю-знаю, - хмыкнул Агон. - Его мудрейшее Сиятельство считает, что я злой и нехороший намеренно оставил брата без обеда?
Унсуи с размаху накрыл крышкой сковородку, прицельно швырнул лопатку в раковину.
- Что тебе нужно?
- Я пришел поздороваться с братом, - Агон склонил голову на бок, спустил очки на переносицу, глядя на брата доброжелательно и доверчиво. У него всегда ловко проходил этот трюк, только когда он не издевался. - Ты мне не рад? Мы не виделись с тобой целых полдня! Ты должен был соскучиться.
- Прекрати, - Унсуи поморщился, мельком глянул вниз, Агону под ноги и вновь устремил на брата недовольный взгляд. - И надень уже что-нибудь.
- Зачем? - вопрос прозвучал так, словно Унсуи спросил о чем-то мерзком, неприемлимом. Агон не любил одежду. А еще очень любил доводить своего брата. Он прошествовал медленно к кухонному столу и устроился на нем голой задницей и вальяжно закинул ногу на ногу, задевая одновременно в Унсуи любовь к порядку, чистоплюйство и нетерпение.
- Сегодня ночью у меня будет работенка, - задумчиво произнес Агон. - Ближе к двенадцати я свалю отсюда, вернусь под утро.
Это был еще один аспект совместной жизни с Агоном - учился он через пень колоду, тренировки посещал с переменным успехом и работал в страшной дыре - дрался за деньги. Учитель, единожды увидев у Агона сбитые костяшки, задал ему такую взбучку, что тот зарекся появляться перед учителем в подобном виде. Работать, естественно, Агон не перестал, но с тех пор посещал тренировки раз-два в неделю, когда с лица и рук сходили следы драк. Он исчезал на всю ночь и появлялся избитым, довольным и с деньгами. Большими деньгами, которых хватало надолго.
Но, к еще большему сожалению, Агон часто на день-два впускал в свою ночную жизнь девушек. Тратился на них, изображал примерного молодого человека и под утро оставался без гроша.
- Я надеюсь, что и на этот раз все кончится хорошо, - сказал Унсуи, поворачиваясь к Агону спиной. Тихо щелкнул выключатель плиты.
- Так ты все же волнуешься за меня, - насмешливым ядом прозвучал голос Агона. - Боишься, что найдется кто-то сильнее меня?
- А ты думаешь таких людей нет? - мрачно ответил Унсуи. - Ты всего лишь школьник.
- О, может, ты еще скажешь, что нас ожидает тяжелый мир взрослых?
Эти слова были нечестными, но Унсуи ничего не мог поделать с собой - Агон знал, куда нужно бить. Никто не виноват в том, что Агон рвался в этот мир рьяно. И что Унсуи потащился вслед за братом, не желая его терять. Братская связь нерушима, верно? Они оба увидели то, что хотел увидеть Агон, и это не сделало никого из них лучше. Они считали, что быть взрослыми здорово, но столкнувшись с отдельной квартирой, инспектором по делам несовершеннолетних и мудростью учителя, Унсуи поменял свое мнение. Агон остался при своем.
И обнаружилась еще одна тропа, по которой братья пошли порознь.
Унсуи тяжело вздохнул, посмотрел на ноги брату.
- Сегодня ляжешь на диване. Все равно тебе не спать.
Агон фыркнул.
- Вот еще.
Спрыгнул со стола, снял болтавшиеся на кончике носа очки.
- То, что ты встаешь так рано, твои проблемы.
И направился в спальню: судя по звукам, там начинался новый фильм.
3/7 3. Ярость.
Началось все с легкого шлепка по щеке. Легкого, обидного и очень оскорбительного - для Агона. Для него нарушение личного пространства всегда означало лишь три вещи: либо он трахается, либо он в самом разгаре игры, либо он в самом разгаре мордобоя.
По крайней пере, последние года два-три. До этого, конечно же, Агон не раз получал по щекам от брата за глупые и опрометчивые поступки и молча терпел, признавая... что?.. Унсуи точно помнил: уже тогда Агон мог навалять ему так, что оставалось лишь одно недоумение - а чего он, собственно, так долго ждал?
Если рассуждать здраво, то начало этой драки можно отнести еще к трудовой ночи Агона, когда он в безумном и прибыльном бою умудрился схлопотать несколько раз по лицу. Унсуи точно знал, что соперник Агона, добравшийся так далеко, вряд ли выживет или, если чудо случится, сможет потом заниматься каким-либо видом подвижной деятельности.
За разбитые губы, синяки на скулах и гудящую от ударов голову Агон мстил беспощадно. Или же просто находил повод окончательно ломать рамки человеческого и дозволенного.
В этом противнику Агона можно было не позавидовать. Но за оставленные синяки и ссадины Унсуи почему-то готов был благодарить того бедолагу. Может, оттого, что предупреждение Унсуи не прозвучало напрасно, или же потому, что, хотел Агон этого или нет,а завтра ему необходимо было поехать на занятия. Прошлым вечером позвонили из администрации школы и тонко намекнули, что с таким рейтингом скоро и спортивные достижения не смогут удержать Агона от отчисления. Нужно было восстановить хотя бы количество посещений.
С таким лицом посещают либо врачей, либо ту жуткую огромную женщину из их с Агоном детства, которая отвечала за дела несовершеннолетних.
Особенно интриговал исход будущей встречи с учителем.
Унсуи напрямую сообщил Агону об этом, но в итоге схлопотал за маленькую, ничего не значившую пощечину. Причем, Агон этим утром был на редкость терпелив.
Он, вернувшись домой, даже старался вести себя тихо. Но у него это всегда плохо получалось. Агон хлопал дверями, шаркал ножками стульев по полу, гремел крышками кастрюлей, сковородок. И кряхтел. Сегодня он делал это особенно громко, завершая тихий присербывающий звук вздохом, матом или пинком по несчастному холодильнику. Агон обещал кого-то убить, а потом снова затихал. Ворчал и рыскал по шкафчикам кухни.
Аптечка стандартно находилась в ванной. Причем, стояла она на самом видном месте. Агон либо забыл об этом, либо йод с пластырями ему были не нужны.
Унсуи выдержал примерно полчаса бессмысленных блуканий брата по кухне, в которой не было телевизора, дивана и кого-то. Кого-то, кого можно было бы подоставать, подразнить и довести до молчаливой ненависти. Проходящей, конечно, но...
Унсуи появился на кухне в самый триумфальный момент: Агон, застыв на стуле в какой-то странной позе, похожей на ласточку начинающей балерины, рассматривал пыльные верхи кухонных ящиков. Он наверняка слышал, что Унсуи проснулся, но демонстративно не поворачивался к нему лицом, все еще надеясь не доставить особого удовольствия брату.
Фразу "А я говорил" Агон выносил еще меньше, чем присутствие Хирумы. А Унсуи никогда не упускал случая ее сказать.
- Что ты ищешь? - спросил он, когда молчание затянулось, да и холодно босым так долго стоять на полу - постепенно начинало уже холодать, и по утрам иногда носа из одеяла не сунешь. Только Агон обладал каким-то поразительным иммунитетом к смене температуры; точнее, он ее ощущал, но особого дискомфорта она ему не приносила. В какой-то степени ему можно было бы и позавидовать. А в какой-то пожалеть: воистину тепло одеяла можно ощутить, лишь умея ощущать холод вокруг.
Унсуи успел озябнуть и задуматься: в ванной висел халат. Стоило сначало сходить за ним прежде, чем устраивать разборки.
Но Унсуи снова начал заражаться нетерпеливостью брата: они, находясь вместе, всегда очень сильно влияли друг на друга.
Агон опасно балансировал на носочках, тянулся вперед и смотреть на Унсуи явно не собирался. И говорить что-либо.
- Агон, - спокойным голосом повторил Унсуи. - Что ты ищешь?
- Твой телефон.
Что-то такое Унсуи припоминал. В самом начале своего осознания, что поспать больше не удастся, он услышал, как заиграл телефон. Долго машинка не пела: она довольно скоро печально вякнула и завершила свою песнь характерным стуком. Унсуи подумал, что телефону пришел конец. А оказалось, что Агон сегодня во всем сам на себя не похож.
...и все завершилось дракой. Это странное миролюбие оказалось явлением проходящим, невозможно хрупким. Агон под его дурным воздействием согласился доверить обработку боевых ран брату, а тот, в свою очередь, старался лишний раз ничего не сказать. Такое состояние тишины и согласие ему показалось непривычным и очень приятным.
И, верно, черт дернул спросить его:
- Ты и дальше собираешься так работать?
Можно было даже особо не гадать, что ответит Агон. Агон никогда не отказывался бы от лишней драки, особенно если на этом деле можно было еще и заработать.
А Унсуи это почему-то разозлило. Он к тому моменту уже успел обработать снесенную на скулах кожу Агона и старательно заклеивал царапины на подбородке. Он совсем забыл, что не стоило бы трогать щеки. Но скоро вспомнил об этом, когда с грохотом свалился со стула.
Последний раз они дрались так, когда им было лет по девять. Им нравилась одна и та же девочка - Маюки Тай. Она была обладательницей самой длиной и пушистой косы и самых красивых и любопытных глаз в классе. Она нравилась им обоим, и братья очень быстро перевели в спор в драку. Дети вокруг кричали, хотя некоторые девочки сопровождали драку испуганным визгом и звали преподавателя. А братья увлеченно колотили друг друга и в моменты, когда можно было не опасаться за глаза, смотрели друг на друга обиженно. А Маюки удивленно таращилась на происходившее и выглядела очень растерянной.
Преподаватель разнимал их долго. Их отчитали и вписали в личное дело отвратительную дисциплину. С ними беседовала грузная страшная женщина, предупредившая, что повторение этого инцидента предоставит им очень много проблем. С ними беседовал преподаватель, видеть разочарование которого почему-то оказалось очень тяжело. И, наконец, с ним поговорила Маюки. Она, запинаясь и бледнея попеременно, сообщила им одну страшную новость: ей нравился совсем другой мальчик. Она просила у них прощения и пыталась объяснить, что драка их была напрасной.
Еще она назвала имя своего суженого - и в этом состояла ее главная ошибка. Они потом нашли его.
С таким единодушием братья Конго потом уже никогда никого не лупили.
Сейчас с ними словно опять рядом стояла Маюки и испуганно следила за дракой. Агон не давал Унсуи подняться, а тот старался попасть брату по голове. Они больше старались лишить друг друга движения, прижать, со всей дури ударить затылком о пол. Они возились, как два неразумных щенка, и Унсуи со всей ясностью понимал, что Агон сидит у него на животе. На голом животе. Они задыхались, раскрасневшись от злости и напряжения, ставили друг другу синяки и жались так сильно, что в итоге драка, в самом начале пылавшая злостью, стала вялой возней и вскоре совсем затихла.
Агон лежал на Унсуи не подвижно, застыв в нелепой, неудобной позе. Он лег на него всем корпусом, оседлав бедрами подтянутый живот, и прижал руки к груди. Он старался не думать о своих ощущениях, чувствах, но эти ощущения, постыдные и слишком яркие, не давали отвлечься от себя и ворошили сознание, как угли.
Было горячо и без драки. И жар этот заставлял поступать опрометчиво и бессмысленно.
В этот вечер Агон добровольно остался спать на диване, а Унсуи чуть не опустился до просьбы остаться на постели. Но почему-то эта просьба показалась ему слишком абсурдной, чтобы ее произнести. Он промолчал.
Телефон, кстати говоря, они так и не нашли.
4/74. Сладострастие
Они слишком рано повзрослели – об этом говорили все. То есть многие из тех, кого братья Конго встречали на своем жизненном пути. Близнецы, по мнению людей, были явлением трогательным и донельзя интимным, поэтому, глядя в серьезные глаза, эти самые люди думали только, что такая серьезность связана с тяжелым и беспощадным детством. Близнецов считали ниточкой о двух концах, которую крепко связали по кругу – одинаковые мысли, слова и поступки. Разве это не чудесно? Такая восхитительная связь делала близнецов продолжением друг друга, они переставали нуждаться в остальном мире. Гребаная идиллия и взгляды на свое второе я.
Но никто не мог представить, какая грязь происходила между братьями Конго. Она лилась между ними беспрерывным потоком, липкая, густая и отвратительная, она мешала видеть им друг друга. Унсуи совсем не понимал Агона, он не видел ни его, ни его мира, слепо пытаясь оценивать поступки брата. А Агон, Агон… неизвестно, каково это было для Агона. Грязь.
Они перестали быть родственниками с первой совместной дрочки, а таинство связи с близнецом растерялось еще раньше. Просто кануло в лету вместе с тем, как в их жизнь начал вливаться взрослый и отвратительный мир. Такой же отвратительный, как грязь между ними, которую он и принес – двуместные койки, фильмы для взрослых и это проклятое неловкое, что мешало друг другу смотреть в глаза без вызова – до недавних пор.
Пока Агон не начал предлагать себя, так открыто и нагло, что Унсуи терялся – а правильно ли он понимает? В горле застывали неуклюжие слова, а неуютное чувство, тихо точившее уверенность где-то в глубине сознания, расползалось все сильнее, заполняя все уголочки отупленной, прямолинейной души.
Унсуи не умел понимать намеков. И поэтому действия брата казались ему издевательством. Над собой и ими обоими. Изощренной пыткой, еще одним способом себя развеселить, насмешкой, язвой, травлей, местью. Всем, что включало в себя неуверенность и сломленность Унсуи. Ведь Унсуи и правда не хотел, чтобы что-то из этого происходило. Они и так постепенно заходили все дальше и дальше за рамки дозволенного, они и так лишились самого ценного, они и так перестали видеть друг друга, они и так уже были по уши в этом. А Агон еще, по всему видимому, решился взяться и за чтение мыслей брата. В них не то, что черт – Хирума ногу сломит. Унсуи не понимал себя, путался в этих пошлых и похотливых клубках, которые находились вне упорядоченной системы. Он в них тонул.
Кем он был? Где он был?
Почему ему виделся именно этот подтекст в действиях брата? Брата. Брата, блять. Унсуи, державший себя на протяжении недели, тянувший свои идеи и размышления по строго прямой линии, все же сорвался. И его взгляд, тяжелый и серьезный, стал таким растерянным, как у мальчишки, глупого и непонимающего, почему над ним так жестоко смеются. Унсуи запутался в себе, выпустил наружу все, что держал под громким запретом. И по-новому посмотрел на Агона.
Унсуи хотелось спросить Агона напрямую – ты правда позволишь мне трахнуть себя?
Откуда ты узнал?
Я ведь так давно мечтал об этом. С тех пор, как мы решили быть только друг для друга и забыли об этом.
Ты забыл. А я помнил. Помню сейчас.
Только дай мне рассмотреть себя получше.
Пожалуйста.
Ты ведь тоже этого хочешь?
А может, и нет…
Унсуи хотел посмотреть по-другому и на себя. Ведь что-то спровоцировало Агона на такой поступок? У него все, даже самые безумные выходки, имели свое объяснение, свои причины, свои последствия. Агон никогда не поступал безрассудно – просто он мог лезть на рожон. Вспыльчивая, аморальная личность, решившая окончательно потерять брата.
Что-то же сподвигнуло его привести эту проститутку в дом. Забыть сообщить брату о своих планах и разложить девку прямо на их постели.
Унсуи правда подозревал, что в этом могла быть замешана и банальная беспринципность, которая была вторым Я Агона. Он очень любил плевать на чужую стеснительность, на чужие правила, вторгаться в жизнь других людей, чтобы сказать: ты мусор, и правила твои оттуда же.
Унсуи не мог точно решить, какой поступок требовался от него. Не мог. Он запутался и сейчас рвал себя на куски, судорожно обдумывая то, что произошло, происходит и произойдет. Третье обозначилось таким количеством вариантов, что решение вновь откладывалось, постепенно, посекундно. Каждый вариант сменялся в такт скрипящей кровати и стонущей девки. Время уходило, а Агон не спешил прогонять Унсуи за дверь или вообще делать вид, что заметил постороннего.
Он словно продолжал предлагать себя таким образом. Он показывал себя – со всех сторон.
И Унсуи, облегченно махнув для себя рукой, все же решил, что не может быть беспристрастным, когда перед глазами маячит ритмично двигающаяся задница Агона.
А кто смог бы?
Раздеваться он начал прямо на пороге комнаты, слепо шаря пальцами по пуговицам и завязкам. Ткань поддавалась неохотно, словно говоря от лица общества и совести Унсуи. Она трещала под нетерпеливыми движениями, возмущалась и несла какой-то бред. Унсуи и так несколько минут простоял, как придурок, не в силах что-либо решить. А сейчас уже ничего не остановило бы Унсуи – он решился, он принял, он понял и перестал сопротивляться, приготовившись преодолевать собственноручно воздвигнутые условия и предубеждения.
Унсуи дрожал от нетерпения. Унсуи последними остатками разума думал о том, как он отвратителен, и смотрел на мокрую, загорелую спину Агона, на плотные полоски дред, липнувших к шее. И его гипнотизировало то, как неспешно и мощно двигались бедра брата.
Брата?
Нет, Агона. Унсуи смотрел на Агона, такого восхитительного и гениального, такого призывного и понятливого, что медленные неуверенные шаги сгладились в один прыжок до грузно скрипнувшей кровати. Унсуи прижался членом к горячим упругим ягодицами и задвигался бедрами в ритм, потираясь о влажную кожу. Жарко задышал в взмокший висок, стиснул в руках напряженные плечи. И забормотал что-то невнятное.
- Нагнись, - сказал он Агону на ухо. – Нагнись и сосредоточься на своей девке.
Ты сам в этом виноват, хотелось добавить ему. Ты знал, ты провоцировал, хотя уже давно видел, как я болен.
Так что повинуйся. Заткнись и повинуйся.
- Заткнись.
Агон посмотрел зло поверх своего плеча и жестким рывком впечатал шлюху в постель еще сильнее, становясь на четвереньки. Он продолжал двигать своей чертовой задницей, трахая ненужную свидетельницу их разборок. Он никого не жалел.
Сам виноват.
Унсуи ощутимо надавил на поясницу Агона, заставляя прогнуть в спине, и безжалостно, грубо загнал свой член по самое основание ему в задницу.
- Ах, ты ж… ах, ты ж сука…
С самого начала получалось двигаться скользко и гладко, словно кто-то специально готовился к такому жесткому вторжению. Агон был мягким и податливым, и он даже затормозил на мгновение, чтобы принять Унсуи в себя с несдержанным шипением.
- Дальше… - выстонал он. – Дальше…
И мыслей не осталось. Не осталось после краткого понимания и хриплого, дрожащего шепота. Они оказались ненужными.
Дальше балом правил Унсуи, трахая брата, как ненормальный. Трахая брата. Брата. Он сошел с ума, сорвавшись на такой же сумасшедший раздирающий темп. Обезумел, потерял разум. И ему было так хорошо от этого. Надрывно орала кровать и выла шлюха, то ли от ритма, то ли от картины того, как лижутся близнецы. Унсуи было плевать. Он дорвался до такого желанного, что поставил себе цель – трахаться, пока не откажут руки и ноги. Трахаться-трахаться-трахаться. Вот что говорил тот странный озлобленный он, что столько лет был ослеплен контролем и спокойствием. Он не слышал эту куклу, но отчаянно хотел слышать Агона.
И эта пошлая, развратная сказка о двух близнецах была прекрасна настолько, что, похоже, Агон был согласен выполнять все желания брата, даже если это ему стоило бы сорванной глотки.
До самого утра.
5/75. Зависть
Они продолжили трахаться, стоило той девке уйти. Точнее, они выгнали ее, и Унсуи нагнул Агона прямо у двери, ткнув брата лбом в тяжелую железную дверную ручку. Агон был мокрый и растянутый с прошлой ночи, и все сверкал перед Унсуи затисканными ягодицами и опухшей красной дыркой. Он нетерпеливо ходил туда-обратно, сверкал недовольным взглядом, сверкал засосами на шее, да и просто - сверкал. Светился непонятным довольством и триумфом, которые были заметны даже через столь демонстративно мрачное настроение и общий помятый вид. Не будь Агон столь зациклен на собственном превосходстве и соответствии этой идее, он бы, наверное, несколько яснее выражал свои эмоции, а может, даже сказал бы напрямую - "Я так счастлив, что меня всю ночь трахал мой брат-близнец". Тот самый брат-близнец не так боялся показаться счастливым. Ему начало казаться, что быть счастливым - вообще не граничит с адекватностью. Унсуи ни с кем и никогда так много не целовался за свою жизнь, но ему занятно отключало мозг, когда он вспоминал эти губы, испачканные в сперме. Унсуи стал безумным животным в период гона, и злая покорность Агона только сильнее мутила его сознание. Агон ведь не возражал, когда ему один раз кончили на лицо. Он подставлял щеки, искусанный рот, короткие, но густые ресницы. Ловил губами твердую головку и судорожно дышал, когда семя упругими струями выплескивалось ему на лицо. Агон позволял смотреть на себя, позволял размазывать сперму по его скулам и говорить жарким шепотом безумные несвязные пошлости. Агон позволял трогать себя, оставлять на себе следы и метки, особенно поверх тех смешных царапинок, что оставила безымянная девушка. Агон позволял все, даже тянуть его за голову вниз, намекая на долгий и потрясающий минет. И если он посмеет когда-нибудь заявить, что это происходило не с его согласия, Унсуи побьет его. Побьет жестоко и беспощадно, с непоколебимой уверенностью, что Агон не станет сопротивляться.
Они как-то медленно передвигались по квартире, скупо уставленной мебелью,задерживаясь то у стены, то рядом с тумбой. Агон ругался, кряхтел, но покорно подставлялся, помогал, двигался, действовал и метил Унсуи не менее жестоко. После объятий Агона болели ребра, и неудобно было ссутуливать плечи, но то безумство, за которым они вчера не замечали ничего, кроме друг друга, начало медленно проникать в следующий день. Они дико устали после ночи, но искорка желания, которое беспрерывно душило и требовало чего-то невозможного, не дала им опомниться. Агон кончал болезненно, долго находясь в состоянии избыточного возбуждения. Он бормотал и шептал какую-то чушь, стараясь не сорваться на жалобный звук, который обычно издавали женщины.
Агон с охотой оказался снизу, но очень не вовремя вспомнил о глупых и необоснованных предубеждениях.
Когда братья добрались до постели, время находилось где-то между обедом и ужином. Агон лишился возможности ходить на этот день, а Унсуи страдал и шипел от ощущения, словно с его члена очень извращенно содрали шкурку и оставили конец висеть так - голым, воспаленным и сверхчувствительным. Кажется, они дотрахались.
Надо было отмывать входную дверь, танкетку в гостиной и вспомнить, рядом с какими стенами они отирались, пока добирались до кровати. Насколько Унсуи помнил, у одного из них - или у обоих? - звенел телефон, и не раз. Надрывались соседи снизу, которым надоел скрип полов и мебели и стоны, которых не могли сдержать тонкие стены дешевого жилья. Но они были так же неважны, как и чужое тело вчера в постели. Если Унсуи и Агон смогли проигнорировать незнакомую шлюху, лежавшую в паре дюймов от них, то такая мелочь вряд ли была способность им помешать.
Другое дело, что неожиданно для Унсуи, вскрылся не совсем приятный факт того, что Агон, оказывается, курил. Очень редко, после особенно дикого и безумного секса, но со вкусом сигаретного дыма он был знаком. Унсуи не имел привычки лазить по вещам брата, считая, что тот ничего, кроме презервативов и футляра для очков, особенного не носит с собой. Деньги у Агона кончались очень быстро, а ключи от дома он прятал оригинально - под ковриком. Хотя Унсуи не знавал еще такого извращенца, которой решился бы ограбить Агона. Ему самому на хватило бы духу на это.
А вот сигареты стали неожиданностью. Хотя Агон и признался, что эту пачку он носит уже третий месяц, а пуста она только на треть. Но в Унсуи начало зарождаться такое страшное, неуютное чувство, которое он не решался идентифицировать.
- Ты переоцениваешь себя, - сухо сказал он и легонько потянул Агона за дред. Тот поелозил влажным затылком у брата на животе и демонстративно затянулся отравой.
- Ты уже это говорил мне, - ответил он. - По-моему, даже не раз.
- Если ты не помнишь, то я напомню тебе: я, к своему сожалению, оказывался прав. У тебя до сих пор синяки не сошли с лица.
Агон фыркнул и протянул руку, чтобы стряхнуть пепел на пол.
- Ты боишься, что меня на этот раз побьют сигареты? - насмешливо поинтересовался он. - Гадкий Агон посмел нас курить.
И заработал тянущую боль у виска - на этот раз Унсуи решил не жеманничать.
- Ты мне чуть не оторвал ее, идиот! - прошипел Агон и безжалостно затушил сигарету о братов бок, тем самым устраивая очередное вялое копошение на постели. Они оба были физически истощены, морально перегружены, поэтому чисто символически попытались поставить друг другу еще пару синяков. Одним синяком больше, одним меньше - какая разница? Оба выглядели так, словно по ним проехался каток. Туда-сюда.
Они, как и два дня назад остались лежать в этом же положении, неуклюже прижимаясь друг к другу и явно не торопясь куда-либо сдвигаться. Агон неприемлемо пах сигаретами и потом и дышал похожим запахом. На плече, в который уткнулся взглядом Унсуи, темными пятнами выделялись отпечатки чьих-то пальцев. Будто кто-то чересчур крепко держал Агона за плечи, чтобы удобнее было трахать его, а потом, когда кончал, боялся отпустить и сжимал, сжимал, сжимал...
- Агон, - негромко сказал Унсуи, глядя в потолок, - прекращай курить.
- Это была первая сигарета за последние месяца два, - ответил Агон лениво. - Я дивно потрахался, брат, и это нужно было как-то отметить.
- Ты же знаешь, что ты либо спортсмен, либо куришь.
Унсуи мрачно смотрел в потолок и душил в себе ядовитую и некрасивую зависть. Она тугим кольцом начинала сворачиваться вокруг легких, сдавливала сердце и гортань. Унсуи не мог дышать, словно что-то мешало проходу воздуха, у него дрожали руки, которые он сдерживал от выхода тупой и безумствующей ярости. Агон при всех его недостатках все еще оставался гениальным игроком в американский футбол. Он пропускал занятия и тренировки, игнорировал границы допустимого и невозможного, трахался с каждой, кто соглашался лечь под него (а соглашалось очень и очень много), почти забыл о том, что у него есть родной брат. Но он продолжал компенсировать все потрясающей одаренностью, уникальнейшим талантом, который нельзя развить даже огромным количеством тренировок.
Агон курил. Этот жест был настолько пренебрежительным, настолько показательным, что Унсуи готов был опуститься до таких низменных поступков. Он так стремился к тем возможностям, которыми без какого-либо труда располагал Агон. Он не готов был увидеть такого неуважения и готовности так легко все похерить.
Только ради желания отметить восхитительную ёблю.
- Ты не будешь курить в этом доме, - тихо промолвил Унсуи и спихнул Агона с себя на кровать рядом. Тут же потревоженно заныл обожженный бок. - Идем, нам надо убраться.
6/76. Уныние
Телефоны братьев Конго - все поголовно смертники. Четыре месяца - самый долгий срок, принадлежал миниатюрной и не очень функциональной раскладушке, наугад купленной у продавцов техники б/у. Унсуи не понимал, почему бывший владелец расстался со столь живучим аппаратом; но он трепетно любил этот телефон, поскольку тот пережил неоднократное падение в воду, пару столкновений со стенами и крепкую нервную хватку. Но вот встреча с Агоном стала для незатейливого мобильника более чем роковой. Смертью, жесткой и беспощадной, за пределами скупо уставленной квартирки. Судьбой в виде фонарного столба и нескольких машин на шоссе.
Единственное, что сейчас искренне хотел понять Унсуи: Агон специально притворялся, что ищет телефон на кухонных ящиках, или он действительно не знал, куда закинул чужой сотовый в порыве раздражения? Унсуи помнил о предварительной бессонной ночи, полной алкоголя и мордобоев, о пустом на тот момент холодильнике и занятой кровати, в которой Агон привык почивать; и все же любопытство не переставало его терзать.
Было ли это фарсом?
Все это.
И никто же не даст ответа, кроме него самого. Да и вряд ли это можно будет посчитать за полноценный ответ. Скорее, додумка, предположение, ложный вывод, который стоило держать при себе, а еще лучше - забыть и никогда не вспоминать.
Агон не любил, когда думали за него, и Унсуи могло за такое прилететь, даже если это оказалось бы правдой.
Но дела обстояли так, что пока у Унсуи была возможность, он паниковал и молча называл себя идиотом, все четче осознавая события прошлой ночи и утра. Морально вымотанный и физически выпитый до дна, он слышал в своем сознании собственные вздохи и стоны, как что-то ужасное и неотвратимое. Словно они вдвоем окунулись в разделявшую их грязь, чтобы наконец увидеть друг друга без каких-либо преград. Унсуи с тихим, пожирающим изнутри ужасом осознавал то, с каким удовольствием они это сделали - замучили друг друга до полного изнеможения, чтобы оставаться бессовестно довольными первые несколько часов. И Агон теперь был полнейшим придурком, раз не остановил его еще на подходе, не выдворил.
Они оба придурки, что уж греха таить. И, наверное, не отучи себя Унсуи от необходимости ругаться через каждые три слова, он бы припомнил выражения более емкие, но менее приличные.
Но сейчас его дома ждал Агон, который, наверное, уже проснулся и попытался несколько раз встать с постели. Вряд ли у него вышло что-то путное. Если Унсуи со своим стертым хреном ходил прихрамывая, то что можно было ожидать от того, кто подставлял задницу тому хрену? Только боль, раздражение и вполне ожидаемые капризы насчет поесть, попить и отвести в ванную. Правда, Агон мог и полностью войти в роль беременной жены, требуя перестановки телевизора, вечернего минета и покорного раба Унсуи. Раб из-за неясного чувства вины про себя сам согласился на первый час послушания и потакания капризам леди Агон.
А потом, по всему видимому, терпение Унсуи лопнет.
Оно уже тихонько кипело: будто бы все нетерпение и раздражение Агона временно перешли Унсуи, неконтролируемо влились в тот океан из злости и беспокойства, что он удерживал и до этого. И причина была не только в поджидавшем его дома кошмаре.
В магазине на Унсуи косились странно и неодобрительно - он и выглядел соответственно для таких взглядов. Кто-то не может скрыть следов безумной жаркой ночи, а общество тихо порицает за это, при этом осознавая, насколько естественные вещи кажутся ему отвратительными.
Но Унсуи ведь мало того, что выглядел так, как будто попал под гигантский пылесос, так он еще и ходил неровно, подозрительно осторожно и неспешно, как будто у него болела задница. Вот это точно было тем, что общество не одобряло - вне зависимости, насколько сильно Унсуи игнорировал его ропот.
Ему просто мешали шептания соседей и недовольные роптания, хотя еще этой ночью он готов был положить на чужое мнение достаточно смачно, покуда у него была возможность покрепче прижать к себе Агона и вытрахать его до звона в ушах. Как быстро может меняться у человека восприятие мира: сейчас идея трахнуть кого-то отзывалась у Унсуи в сознании только болью и желанием сбежать; а моральные ценности вновь сели поверх чего-то крикливого и смутно знакомого. Чего-то такого, что раньше Унсуи с Агоном объединяло, а не разлучало.
Покупки обошлись Унсуи недорого. Однако из-за неясного злобненького чувства он на миг задумался о том, чтобы часть суммы, за эти дни ушедшей на еду, выписать Агону как плату за проживание.
Или все же не стоило.
Унсуи сам не оценил своей идеи; ему это в принципе и не было нужно, но почему-то ему хотелось побыть вредным и показать язык самому себе, а потом разбить все отражающие поверхности. Унсуи не мог видеть засосов, синяков на своей коже, а еще невыносимее было их ощущать и вспоминать все, что не прошло мимо него под жаром похоти. Людское неодобрение ложилось поверх шумного дыхания Агона, и Унсуи вновь принимался его ругать, отгоняя то, что могло бы навредить в случае провала.
Какого провала? Это было тайной для Унсуи, и в это мгновение ему казалось, что он словно ступает на скользкий тонкий лед - странное и сильно искаженное подобие отношений. Он мало что понимал в этом, впервые ворвавшись в то, что отделяло его от взрослых и Агона. И отношения, как выяснил Унсуи, вряд ли было тем, к чему человеку следовало стремиться. По крайней мере, в их случае. Но внутреннее чутье почти верещало о начале какой-то войны: с собой, с Агоном и с обществом. Каждое слово должно было быть выверенным, подобранным осторожно; каждая тайна должна быть сохранена, но полураскрыта так, чтобы ни у кого возникло желание лезьть куда не просят. Хождение по минному полю.
Унсуи сейчас лучше еще бы проковылял квартал другой без панических мыслей о том, что надо говорить, а что нужно крепко задушить в себе. Подышал бы свежим воздухом дня три, и вернулся бы как раз к отъезду Агона. Наговорил бы всякого дерьма напоследок, чтобы в дальнейшем ни у кого из них не возникало желания сделать нечто опрометчивое и настолько грязное.
Заодно и себя бы заткнул, не дав Агону узнать, что у его брата на уме сплошная сумасбродица.
Ему хотелось сказать только одно:
"Либо свали сейчас, либо вообще уже не уезжай, ублюдок".
И услышать три слова, которые решили бы для них все: иди на хуй.
Возможно, это стало бы для них выходом. Но Унсуи не был точно уверен. Заходил он в квартиру мрачный, двигался, словно деревянный, и приготовился держать оборону. Лучше уж оттаять потом, чем зачерстветь. Унсуи ведь и до этого не славился мягкостью характера.
Надеясь прийти в тихую квартиру, Унсуи получил отказ: шумел телевизор на неизменном Asian Boobs, по гостиной туда-сюда ползал по стенке Агон, говоря по телефону. Он являлся главным источником шума, собачась с кем-то, и у Унсуи что-то стянуло в груди, когда до него дошла тема беседы.
Переезд.
Агон обсуждал с рабочими, когда будут готовы трубы, около двух недель назад ставшие причиной временного его проживания у брата. И судя по цифрам, которые Агон называл, очень скоро. Даже ту фразу можно было не говорить. Можно было уже вообще ничего не говорить.
"День-два" вряд ли что-то изменит между ними. Их не объединяло ничего, кроме американского футбола и одной квартиры; а трахаться вряд ли кто-нибудь из них захочет в ближайшие несколько дней.
Морально вымотанные и физически выпитые до дна, они видеть друг друга не могли: Агон морщился и целый день отсиживался в ванной, обложившись аптечкой. Унсуи молча убирал следы ночных беспорядков: утром Агон уснул, стоило тому слезть с постели; а убираться в одиночку в тот миг казалось странным и непримлимым.
Сейчас же, пока у него работали руки, голова не заполнялась трезвоном из паники и непонимаем, что нужно делать.
Унсуи просто монотонно повторял про себя, что скоро он останется один. Совсем один.
Без вечных блядских стонов по Asian Boobs, без пустеющего в разы быстрее, чем обычно, холодильника. Без невозможности поспать на своей кровати, без Агона, который имел привычку ходить по дому без одежды и дразнить брата тем, во что был замешан сам. Без злого, шумного и беспардонного Агона.
Идиллия. Ровная и спокойная - то, к чему стремился Унсуи до тех пор, пока они с Агоном не переспали. До тех пор, пока горячие воспоминания не заполнили его сознание, вены, пока не окутали вечным маревом вины и блаженства.
Но, наверное, если они оба делали вид, что ничего не произошло, и надо так себя вести дальше. Под пленкой эха стонов и призрачным ощущением влажной кожи под пальцами вроде как желать прежнего уединения и порядка без чужого присутствия.
Сам с собой. В тишине. В спокойствии и сладострастном одиночестве. Томиться в том, с чем он так и не справился.
Наверное, так было бы гораздо правильнее.
-
-
04.11.2012 в 18:36у меня слов нет.
Я не знаю, что написать. Это прекрасно.
Я буду ждать продолжения, читать и снова признаваться тебе в любви. У меня покалывает кончики пальцев от волнения и кажется, я сейчас выброшусь в окно от счастья. Боже-боже, это мне!11
ААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА
Ты же понимаешь, что задумка просто охуена?!
Боже, выносите меня, я готов.
-
-
04.11.2012 в 18:44это тебе, дорогой мой. Только тебе
Правда?
-
-
04.11.2012 в 20:49пиши, молю тебя, пиши дальше.
удачно оно тебе пришло, очень айс, бро.
-
-
05.11.2012 в 08:11Спасибо!
-
-
05.11.2012 в 15:48-
-
05.11.2012 в 15:56-
-
05.11.2012 в 16:13-
-
05.11.2012 в 19:05лег и умер.
боже, почему я не Унсуи, почему по моей квартире не ходит голожопый бог?-
-
05.11.2012 в 19:16этот мир адски несправедлив, согласен. мало того, что голый, так еще и демонстрирует себя
-
-
05.11.2012 в 19:28я сейчас зареву раненным зверем!11-
-
05.11.2012 в 23:50-
-
08.11.2012 в 20:04-
-
08.11.2012 в 22:36-
-
09.11.2012 в 00:31-
-
11.11.2012 в 15:59не ругай меня, отче. лучше сразу убей
-
-
11.11.2012 в 20:12-
-
11.11.2012 в 20:53АААААААААААААААААААААААААААААААААА
ЧУВАК, ВОЗЬМИ МЕНЯ В ЖЕНЫ!
АААААААААААААААААААААААААААААААААА
Я ХОЧУ ОТ ТЕБЯ ДЕТЕЙ
-
-
12.11.2012 в 00:54-
-
12.11.2012 в 00:56-
-
12.11.2012 в 01:18-
-
12.11.2012 в 01:55Выбирай!
-
-
12.11.2012 в 02:39-
-
12.11.2012 в 02:41все правильно организовали.
-
-
12.11.2012 в 03:35-
-
12.11.2012 в 06:22-
-
12.11.2012 в 06:50если я правильно запомнила, где ты живешь-
-
12.11.2012 в 07:04-
-
12.11.2012 в 07:24-
-
12.11.2012 в 14:13-
-
12.11.2012 в 14:42